Getty Images
Мы уходим, потому что сыну перестало нравиться туда ходить. Многие скажут «зажрались» — чего ещё людям надо? Ещё немало людей скажет «ну и кого вы из него растите?». Мол, неженку. Инфантила, не способного встроиться в общество. Так и будете ему до армии в попу дуть (что бы это ни значило). Ребёнок должен социализироваться. Должен пройти адаптационный период. Должен научиться приспосабливаться к правилам и коллективу.
Но кому он всё это должен и когда успел задолжать?
Очевидно, он должен это своим родителям, которым хотелось бы ребёнка поудобнее, и обществу, которому нужны исполнительные законопослушные граждане — желательно с пелёнок. Давайте по очереди разберёмся с этими «долгами».
Наши дети не должны нам ничего — это мы должны им — заботу, безопасность, любовь. Это мы пригласили их в жизнь, а не наоборот. Мы должны помочь им освоиться в этом мире, помочь им проложить собственную траекторию становления, адаптироваться к месту, куда они попали. Человек — животное с самым длинным детством — потому что у нашего биологического вида беспрецедентно сложный мозг, которому требуется много времени на созревание.
РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ
Чем дольше ребёнок чувствует себя в полной безопасности и беззаботности, тем лучше он развивается.
«Развитие происходит из точки покоя» — говорит Гордон Ньюфелд, знающий о становлении личности немало. Наша задача как взрослых — дать детям полноценный период детства — время, когда они ведомы и ни за что не отвечают. И ничего никому не должны. В том числе — любить садик и посторонних людей в нём. Их глубочайшая потребность — первые годы жизни быть неразлучными со «своими взрослыми» — с теми, кто окружает ребёнка с момента рождения и осуществляет основной уход. Дети не обязаны идти против этой своей потребности, обстоятельства вынуждают родителей отдавать ребёнка «чужим», жизнь есть жизнь — она неидеальна. Но несовершенство обстоятельств не делает ребёнка должным хотеть быть там, где он быть не хочет.
Ребёнок имеет право грустить по этому поводу. У ребенка есть право копить фрустрацию и выражать её доступными ему способами: языком истерик, агрессии, непослушания и даже болезней — ведь по-другому он ещё не умеет.
Другие способы требуют более сложной организации психики, чем ему доступно по возрасту. Нравится нам это или нет, а также можем мы ребёнку это обеспечить или нет, но сама природа вшила в него глубочайшую потребность быть в симбиозе с «основным взрослым» — человеком, который осуществляет большую часть ухода за малышом. Чем меньше ребёнок, тем сильнее он нуждается в этом симбиозе, а разрыв связи, даже кратковременный, воспринимается как смертельная опасность (и стресс соотвествующий, подробнее можно почитать здесь). Это эволюционно-закреплённый механизм — ребёнок не может выжить сам, поэтому рядом обязательно должен быть тот, кто о нём заботится. Отсутствие этого кого-то рядом — опасно. Нашей эволюционной прошивке все равно, что ситуация изменилась, потребности у детей всё ещё такие же, будто мир вокруг полон диких зверей и других опасностей. В определённом смысле это до сих пор так, но в целом сейчас мир куда безопаснее, но присмотр за маленькими всё ещё необходим.
РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ
Парное или одиночное взращивание детей — совсем новое изобретение, во всех обществах на протяжении истории человечества люди жили скученно и помогали друг другу с детьми — родственники или просто соседи-соплеменники.
Сейчас все разошлись по отдельным квартирам, стало нормальным уезжать на другой край земли от родни, многие оказываются в ситуации, когда за ребёнка отвечает по большей части один человек — в подавляющем большинстве случаев это мама. Это беспрецедентный груз, помноженный на завышенные стандарты, которым мать обязана соответствовать.
Мы отдали сына в частный сад, потому что все места в государственных расхватали ещё до его рождения, и когда я спросила, можем ли мы не вставать ни свет ни заря, чтобы прийти к открытию, а приходить в удобное нам время, ответом мне было: «Конечно можете, но вы имейте в виду, что по утрам у нас английский. А то потом будете жаловаться, что у вас ребёнок по-английски не говорит». Ему 2 года и 10 месяцев, он ещё по-русски-то толком не заговорил, его разговорный максимум на данный момент это «Горите в аду, тупые дети!» — это он вчера так сказал вне всякого контекста, поэтому я даже не думала строить таких ожиданий.
РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ
Но это очень показательно: если во времена наших бабушек от двухлетних детей ждали максимум чтобы они умели сами вытереть соплю под носом, то сегодня двухлетка должен быть полиглотом и эрудитом.
А отвечает за это, конечно же, мама. Не умеет малой в ментальную арифметику — плохая, посредственная мать. Хотя в этом возрасте полезнее гонять на беговеле и обниматься с близкими. Крепкая привязанность ему сейчас важнее социализации — это задача другого возраста. Хорошо, если воспитателю удастся создать отношения привязанности с доверенными ему детьми, но это скорее исключение из правил — даже в очень хороших садах. Гораздо вероятнее, что главным приоритетом в саду будет дисциплина — а как себя чувствует ребёнок в этих рамках — вещь второстепенная или вовсе незначительная. Ребёнок, конечно, рано или поздно научится не подавать виду, что с ним что-то не так. Но это не значит, что внутри он не напряжен и что ему не грустно.
Первое время наш Леон бежал в садик с радостью — столько новых игрушек и столько напарников по игре! Но на второй неделе он уже стал кричать на подходе к садику «Не тюдя!» и «Не будю!». А в группе плакал и цеплялся за меня. Мне приходилось по 40 минут сидеть, прижимая его к себе, чтобы он расслабился и пошёл играть. И всё это время я наблюдала за другими детьми. Вот одного мальчика оставили, и его глаза полны слёз. Он сидит среди игрушек, не играя, и смотрит на всех исподлобья. Говорят, первые три недели здесь он целыми днями ничего не ел. Сейчас он уже ест, но ему всё ещё грустно без мамы.
РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ
Вот другой мальчик смотрит на то, как я обнимаю своего, подходит и говорит мне: «К маме хосю» и едва не плачет. Почти все они здесь это чувствуют — кроме того, чья мама работает здесь воспитательницей. Малыши, которые уже умеют сдерживать грусть. Глядя на всё это, я поняла, что мы поторопились. Да, я очень хочу работать побольше, да, деньги никогда не лишние, но лучше пока пусть будет няня, которая будет ориентироваться на его нужды, а не подстраивать его под придуманный не им распорядок.
Я ни в коем случае не хочу повиноватить матерей, у которых нет другого выхода — для которых это вопрос выживания — неважно, идёт ли речь об отсутствии денег или о наличии депрессии.
К тому же, дети очень разные, у них разные адаптивные способности и разные потребности — кому-то действительно нравится, когда вокруг много детей целый день. Я сейчас о распространённом убеждении «детям нужна социализация». Если нам на выходе нужен удобный член общества — мы можем поговорить о социализации, но если нам нужен психологически благополучный ребёнок, то необходимость социализации — под вопросом.
Психолог Гордон Ньюфелд разъясняет, что не является социализацией для маленьких детей: «Наверное, самым большим мифом является идея, что общение с равными приводит к социализации. Преждевременная социализация, – говорит доктор Ньюфелд, – всегда считалась самым большим злом в воспитании детей…
РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ
Когда детей слишком рано помещают вместе, прежде чем они могут быть самими собой, они становятся такими же, как все, и это ломает их индивидуальность, а не оттачивает ее».
Хелен Вард – президент независимой местной группы под названием «Ассоциация родителей, для которых интересы детей являются приоритетом». Она подчеркивает, что привязанность и социализация работают вместе. «Для того, чтобы дети выросли зрелыми взрослыми, которыми мы хотели бы их видеть, они должны проводить время со взрослыми, к которым они привязаны, а не с их аналогично незрелыми сверстниками».
Она продолжает: «Это означает, что, если забрать человека, к которому привязан ребенок, из его жизни — что может случиться в результате смерти, болезни, отвлечения на другие дела, помещения ребенка в садик или любого другого нарушения в привязанности, и заменить на привязанность к сверстникам – ребенок становится кем-то вроде ‘Повелителя мух’, потому что такое ‘социализированное’ поведение является простым копированием, оно не исходит изнутри. Оно способно к развитию, но может и «недоразвиться»’»
Страх, что ребёнок не социализируется — наследие советского коллективизма с сопутствующей ему уравниловкой. Сейчас мы, к счастью, живём уже в другом мире, где ценится индивидуальность, поэтому и приоритеты в воспитании должны быть другими.
К тому, же как справедливо заметили в этом замечательном тексте, «Дети не видят всех возможностей взаимодействия, общаясь друг с другом. Этот опыт они могут получить только от взрослых. От разных взрослых. Только взрослые могут на своём опыте показать различные схемы взаимодействия между собой».
РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ
«Наш ребёнок ходил в сад с 2 лет, и ничего страшного с ним не случилось — нормальный весёлый ребёнок». Я часто слышу от родителей, отдавших детей в садик рано, что ему это никак не повредило. Никого не хочу пугать, но мне кажется, что это высказывание не соответствует реальности.
Не все раны, нанесённые в детстве, выглядят как что-то явное, ярко выраженное. Если кто-то часто испытывал психологический голод в детстве, вовсе не обязательно он будет рубить котятам головы топором. Последствиями могут стать сложности менее очевидные, которые в современном обществе и за проблемы-то не считаются.
Алекситимия (сложность в распознавании собственных чувств), сниженная эмпатия (сложность в распознавании чувств других людей), трудности со становлением личности (зрелостью), склонность к зависимому поведению, интимофобия и контзависимость (страх установления близких отношений), пищевые нарушения — и так далее и так далее — это распространённые последствия депривации привязанности.
РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ
Многие из нас были бы намного благополучнее, если бы потребность в надежной привязанности в детстве удовлетворялась в полной мере.
Например, я, скорее всего, не нуждалась бы в более чем 10-летней психотерапии, конца и края которой всё ещё не видно (но сейчас мне несравненно лучше, чем до), возможно, мне не пришлось бы пить антидепрессанты и болеть стрессозависимой болезнью — весьма неприятной. Можно долго перечислять, что в моей жизни пошло бы совсем по-другому без этого чувства чёрной бездонной дыры в груди, сопровождающего меня сколько я себя помню. А ведь я такая отнюдь не одна. Практически любому в душу загляни — и там, под плотным слоем разнообразных психзащит (юмор и рационализация — мои любимые) окажется маленький ребёнок, который одиноко сидит, обхватив собственные колени и ждёт, когда за ним наконец придут.
Этот внутренний ребёнок даёт о себе знать разными способами — через психосоматику, через труднопреодолимую потребность в сладком или алкоголе, через жгучее желание понабрать кредитов и спустить деньги на ветер (про это ещё говорят «карман горит»), через стремление менять сексуальных партнёров чаще, чем трусы — или наоборот — рыбой-прилипалой пристать к одному как к единственному смыслу жизни.
Мы живём пока ещё не в достаточно благополучном мире, чтобы признать общепринятые практики взращивания детей наиболее оптимальными.
Совершенно очевидно, что в воспитании большинства людей что-то идёт фундаментально не так. Я уверена, что ключ к социальным изменениям находится в руках родителей — и этот ключ — отношения привязанности. И, кстати, начать латать дыры в привязанности со своим ребёнком никогда не поздно. В этом нет ничего необратимого — просто узнайте об этом побольше, и пробуйте.
А садиковских детей — возможно, их просто не существует. Есть дети, которые лучше адаптируются к стрессу, но это не значит, что его нужно создавать как можно больше. Так что садик — опция, а не необходимость.
На эту тему; Детский ад. Почему даже в частных садах всё ещё совок?
Фото: Getty images
